Уменьшенный формат: 11 * 14,7см.; 23 стр.
Сборник в мягких родных оригинальных печатных обложках. Издательская марка работы М.В.Добужинского.
Посвящается Николаю Ильичу Архипову.
Эпиграфом взяты есенинские строки: " А теперь я хожу в цилиндре И в лаковых башмаках ".
Первое и единственное издание.
" В начале 1922 года в петербургском издательстве " Эпоха " вышла отдельным изданием небольшая поэма Клюева " Четвёртый Рим ". Вещь эта писалась в состоянии чёрного отчаяния, что наложило отпечаток на каждую её строку. Здесь максимальной концентрации достигают и мотивы предыдущей клюевской книги - " Львиный хлеб ", и с предельной ( точнее, запредельной ) отчётливостью выражена вечная клюевская антитеза: " земля - железо ".
Всю поэму пронизывает ощущение полной выбитости из колеи и потери всяких надежд на возрождение крестьянского рая - " Четвёртого Рима ". Пытаясь переломить это настроение, Клюев концентрировал образы, сгущал их, устроив в поэме настоящий " пир плоти ", столь не любимый Есениным, а также заложил в её содержание горчайший антиесенинский заряд.
Клюев отталкивался от статьи Иванова-Разумника " Третий Рим ", опубликованной ещё в октябре 1917 года: " И с новым правом повторяем мы теперь старую формулу XVI века, только относим её к идее не автократии, а демократии, не самодержавия, а народодержавия…" Душа Клюева болела при одной мысли о том, как они некогда едины были с Есениным, исповедуя эту идею. И нестерпимой была горечь обиды оттого, что " словесный брат " так и не внял " стихам - берестяным оленям "… Горечь эта вдвойне усилилась после прочтения есенинской " Исповеди хулигана ".
Ничего Клюев не увидел в этой поэме, кроме " цилиндра и лаковых башмаков ". " Исповедь " стала для него свидетельством окончательного отречения Есенина от " крестьянской купницы ", и всё своё раздражение, весь жар полемики Клюев вложил в антиесенинскую инвективу, в противопоставление есенинским " башмакам " своего, первородного, земного, крестьянского мира… которого уже не было. Ещё в 1920 году он писал Сергею Городецкому: " Жизнь моя старая, личная сметена дотла. Я очень страдаю, но и радуюсь, что сбылось наше - разинское, самосожженческое, от великого Выгова до тысячелетних индийских храмов гремящее. Но кто выживет пляску земли освободительной?! " Теперь же, сердцем понимая, что ему не выжить этой " пляски ", Клюев заново пытается построить крестьянский мир на развалинах в его первозданном виде, отпуская проклятия некогда любимому собрату.
Не хочу быть знаменитым поэтом
В цилиндре и в лаковых башмаках.
Предстану миру в песню одетым,
С медвежьим солнцем в зрачках,
С потемками хвои в бородище,
Где в случке с рысью рычит лесовик!
Я сплел из слов, как закат, лаптище
Баюкать чадо – столетий зык.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Не хочу цилиндром и башмаками
Затыкать пробоину в барке души!
Цвету я, как луг, избяными коньками,
Улыбкой озер в песнозвонной тиши.
И верен я зыбке плакучей родимой,
Могилушке маминой, лику гумна;
Зато, как щеглята, летят серафимы
К кормушке моей, где любовь и весна.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Не хочу быть лакированным поэтом
С обезьяньей славой на лбу!
С Ржаного Синая багряным заветом
Связую молот и мать-избу.
Связую думы и сны суслона
С многоязычным маховиком…
Я - Кит Напевов, у небосклона
Моря играют моим хвостом.
Блюду я, вечен и неизменен,
Печные крепи, гумна пяту.
Пилою-рыбой кружит Гсенин,
Меж ласт родимых ища мету.
И в эту дисгармоническую, раздирающую уши симфонию вплетается " распутинский " мотив. Давние встречи с Распутиным ожили в памяти Клюева и окончательно разбередили душу, ибо нестерпимой была для Клюева сама мысль о том, что не он, а ненавидимый им " старец Григорий " явился посланцем в Питер от глубинных недр Руси, дабы внести смуту в покои Романовского дома.
Я вскормлен гумном, соловецким звоном,
Что вьет, как напевы, гнезда в ушах. -
Это я плясал перед царским троном
В крылатой поддевке и злых сапогах.
Это я зловещей совою
Влетел в Романовский дом,
Чтоб связать возмездье с судьбою
Неразрывным красным узлом.
" Четвертый Рим " произвёл ошеломляющее впечатление на читающую публику. Похвалы чередовались с ругательствами и недоумением. А Иванов-Разумник не выдержал потрясения и разразился хвалебной статьей. " …Осознавший свою силу Илья Муромец размахивается в последних своих стихах и бьёт, как в былинах, " по чём попадя ". Самонадеян захват поэмы, но Клюев - имеет право на самонадеянность: силач! Техникой стиха его недаром восторгался Андрей Белый… торжественной песнью плоти является вся первая часть " Четвёртого Рима "... ".
Прочтя статью, Есенин дал ей достойную отповедь, ибо раздражила его даже не столько " торжественная песнь плоти ", которую он никогда в Клюеве не переносил, но редкая для Клюева слабость и неубедительность самой поэмы, когда нагромождение образов, затемняющих смысл, неожиданно оказывается сопоставимым с надоевшими до чертиков опытами " собратьев " по воинствующему ордену… Есенин писал: " Чужда мне и смешна, Разумник Васильевич, сия мистика дешёвого православия, и всегда-то она требует каких-то обязательно неумных и жестоких подвигов. Сей вытегорский подвижник хочет всё быть календарным святителем вместо поэта, поэтому-то у него так плохо всё и выходит.
" Рим " его, несмотря на то, что Вы так тепло о нём отозвались, на меня отчаянное впечатление произвёл. Безвкусно и безграмотно до последней степени со стороны формы. " Молитв молоко " и " сыр влюблённости " - да ведь это же его любимые Мариенгоф и Шершеневич со своими " бутербродами любви ". Интересно только одно фигуральное сопоставление, но увы, - как это по-клюевски старо!.. ".
В декабре 1921 года близкий друг Клюева редактор вытегорской газеты Николай Архипов был командирован в Москву на Всероссийский съезд Советов делегатом от Олонецкой губернии. Он вёз с собой специально переплетённый цикл стихов Клюева " Ленин " из второго тома " Песнослова " с дарственной надписью вождю и письмо для Есенина, получив которое, поэт ответил коротенькой запиской: " Мир тебе, друг мой! Прости, что не писал тебе эти годы, и то, что пишу так мало и сейчас. Душа моя устала и смущена от самого себя и происходящего. Нет тех знаков, которыми бы можно было передать всё, чем мыслю и отчего болею. А о тебе я всегда помню, всегда ты во мне присутствуешь. Когда увидимся, будет легче и приятней выразить всё это без письма… ".
Увидеться им довелось не скоро. Вернувшийся назад Архипов рассказал Клюеву о том, о чём шумела, гудела и сплетничала вся Москва. О переезде Есенина на новое место жительства. В Балашовский особняк на Пречистенке. В дом, где поселилась недавно приехавшая в Москву мировая знаменитость - американская балерина-босоножка Айседора Дункан ". ( Станислав и Сергей Куняевы " Сергей Есенин " ).
Редкое прижизненное издание Николая Клюева. Экземпляр отличной сохранности.